Главная » 2012 » Июль » 2 » о настоящем словом поэта!
23:45 о настоящем словом поэта! | |
| "Старик, так о стихах не пишут..." Дата: 30.06.2012 г. Автор: Иосиф Гин ]]>]]> Культура Литература Владимир Морозов 80-летию поэта Владимира Морозова была посвящена публикация Владимира Судакова. На сей раз предлагаем из нашего архива воспоминания Иосифа Гина, который был лично знаком с поэтом. 6 июля в 16 часов в Детско-юношеской библиотеке (ул. Кирова, 3) состоится вечер памяти Владимира Морозова. Его ровесники стихи - Когда я впервые увидел его, был потрясен. Чем? Не угадаешь. Понимаешь, сразу после десятого класса петрозаводский мальчишка очутился в Москве, в литинституте. Для меня тогда Светлов - Бог. «Гренада», рубака гражданской войны. Плечи - во! Руки - во!.. И вот мне показали его. А он был какой-то небольшой, негероический, в жеваном пиджачишке с чужого плеча... Я возьми и брякни тут же ему насчет плеч и прочего. А он: «Э, старик, широкие плечи уже давно сданы в ломбард». Этот маленький эпизод - рассказ Владимира Морозова - для меня не просто воспоминание, не мемуарный факт. Тогда или, вернее, позднее я понял: в жизни, в общении, в литературных пристрастиях и, наконец, в самом главном, в поэзии - во всем Владимир Морозов был романтиком. Правда, это слово чересчур заупотребляли и тем самым словно обесценили, но к Морозову это не имеет ровно никакого отношения. Владимиру Морозову, наверно, и в голову не приходило писать стихи, которые были бы старше его, человека и поэта, которые бы казались более мудрыми, чем те горячие и безоглядные, чем те бескомпромиссные и нравственно прямолинейные, какие рождались тогда у двадцатилетнего стихотворца. Его стихи - всегда его ровесники. Все, о чем бы он ни писал, не только созвучно ему, но просто неотделимо от него. И жизнь, и трудное в ней, и радость ему видятся под углом юношеской романтики, энтузиазма, мечты. Стучит колесами скорый поезд, Стучит, как сердце в моей груди... Жизнь моя - это вечный поиск Счастья, которое впереди... А эти строки из другого стихотворения: Забудь, товарищ, про усталость, Остаток силы собери. До цели нам с тобой осталось Шага четыре или три... Какие-то из этих строк остались в том далеком времени. Что ж, то было время нашей юности, молодости. И называется оно оттепелью, хрущевской оттепелью. Это ведь тогда, осенью 1956 года, в журнале я прочитал пастернаковское: «Во всем мне хочется дойти до самой сути...» Это было время, когда поколение Владимира Морозова впервые прочитало «Любку Фейгельман» Ярослава Смелякова и его же мудрую позднюю поэму «Строгая любовь». Примерно тогда же в книжных магазинах появился яркий оранжевый сборник - «Солнцеворот» Владимира Луговского и его же «Синяя весна». То была лебединая песня поэта: Зяблик запел на березе лиловой. Вышел из черной земли чистотел. Это не высказать будничным словом - Снова, как в детстве зяблик запел. Значит, дано мне опять насладиться Дедовской русской прохладной весной, Видеть, как мчатся пролетные птицы К старым гнездовьям, на север родной... Это была пора, когда робко и неторопливо всматривались мы в стихи Николая Заболоцкого, очень медленно осваивался нелегкий для юности мир поэта. Ведь началось знакомство с классического, позднего Заболоцкого - о его «Столбцах» кто-то слышал, а кто-то - нет.... Маленькую бледно-зеленую книжечку стихотворений Леонида Мартынова выпустило тогда издательство «Молодая гвардия», которое обычно знакомило читателей с юными дарованиями. Какое там юное дарование! Здесь мир напряженный, выстраданный многими годами, десятилетиями: Я понял! И ясней и резче Жизнь обозначилась моя, И удивительные вещи Вокруг себя увидел я... Уже вовсю мы читали молодых поэтов Евгения Евтушенко и Роберта Рождественского, в самом конце 50-х годов узнали Андрея Вознесенского и Беллу Ах мадулину. Вместе с молодыми тогда начинал печататься не очень молодой Борис Слуцкий. И это время было временем Владимира Морозова. Меня вовсе не смущает, что в ряд с весьма крупными поэтами я поставил и Морозова. Память наша ведь не заботится о рангах, а многие строки Владимира Морозова, наверно, навсегда со мной: Сопки. Лес. Комары кусаются, Да непуганый бродит лось... А вот это помните? Стара у клена гимнастерка, А новой клену не дают... Столпились камни у озерка И, словно овцы, воду пьют. У валунов недвижна лодка Лежит на желтизне травы, Как пулей сбитая пилотка С солдатской бритой головы... И еще: Осень. Нет больше гама птичьего, Поржавела в лесу трава... Сколько написано поэтами об осени, а Морозов сказал свои слова. Много признаков непогоды, если начать их перечислять, получится очень длинное описание. У Светлова об этом одна строка: «Шляется простудная погода...» И Морозов «поместил» всю непогоду в одну строку: Зарябили в глазах дожди... Трудно остановить этот праздник памяти, праздник воспоминаний. Могу ли я писать воспоминания о Владимире Морозове? (Конечно, я называл его Володей, но в разных воспоминаниях меня почему-то задевает, как-то царапает, когда известных поэтов называют подчеркнуто Сашами, Володями, Сережами...) Знал его недолго, только в последние его два-три года на земле, встречался не так уж часто, но некоторые встречи с ним так запали в память, что все-таки решаюсь собрать на бумаге эти отрывки прошлого. Была в Карелии маленькая пионерская газета «Юные ленинцы». Редакция ее помещалась в старом деревянном доме на улице Герцена в Петрозаводске. Маленькие, по-домашнему, уютные редакционные комнатки располагались на втором этаже. Одна особенно памятна. В углу ее, возле круглой железной печки, стоял старый продавленный диван - это было место редакционного «декамерона». Здесь можно было услышать самые разные истории. Детский писатель и журналист Владимир Данилов рассказывал о Бианки, с которым переписывался и встречался, и, отогреваясь у печки, вспоминал какие-то охотничьи байки... В этой газетке недолго работал Виктор Соловьев, которого я тогда и не разглядел, и Владимир Морозов. Его взволнованные, с каким-то как будто задыханием, рассказы никогда не напоминали воспоминания. Все это словно происходило только что, вот сейчас... Историю знакомства его со Светловым я уже рассказывал. Вот еще одна. Однажды литинститутовцы выступали в каком-то московском студенческом общежитии. Молодые поэты читали стихи, притом как обычно читают поэты: заунывно и монотонно, мало заботясь о тех, кто их слушает. «Ну вот, заныли... - подумал Морозов. - Я им сейчас покажу, как надо читать!..» И показал. Аудитория его сразу выделила и отлично приняла. Случай этот произошел в самом-самом начале пятидесятых, а рассказывал про все это он в конце пятидесятых; и даже тогда в его как бы торопливом, задыхающемся, взволнованном рассказе о том давнем эпизоде слышалась неподдельная обида: - Знаешь, старик, мне ведь бойкот объявили те ребята. Поэт, мол, не должен хорошо читать... Хорошие стихи - и так хороши. А ты чтением стал вытягивать свои...- и Морозов засмеялся, вспомнив эти нелепые и наивные, быть может, даже немного завистливые теории своих однокашников. А завидовать было чему. Я сейчас говорю не о таланте поэта (хотя кто знает, из каких «компонентов» этот самый талант складывается), а о его удивительной человеческой открытости и доверчивости. Как знать, быть может, тут и таилась его будущая беда, драма, смерть. Такая доверчивость и открытость не только вооружает человека в этом далеко не сентиментальном мире. И, вероятно, был какой-то разлад у Морозова, - разлад, о котором мы только можем догадываться. Разлад, наверно, не совсем осознанный поэтом. Что его преследовало? Он видел призрак тупика? Почему он ушел из жизни? Об этом трудно, невозможно говорить. Да и нет никаких таких ответов... Да, завидовать было чему: он прекрасно читал стихи. Как точно написал, сказал о себе: Мой голос звучит по-мальчишески звонко... К этому надо добавить - он грассировал, чуть-чуть картавил. И это сообщало всему тому, что он читал и о чем говорил, особое обаяние. Когда бы ни перечитывал кедринских «Зодчих», слышу морозовский голос, морозовское чтение: Как побил государь Золотую Орду Под Казанью... Я где-то то ли писал, то ли говорил, что жаль - не записали голос Морозова. И вот прошлым летом, когда отмечали 60-летие со дня его рождения, Александр Валентик включил магнитофон, и мы услышали голос поэта, всю маленькую поэму «Собака». В архиве Карельского радио нашлась эта запись. Давайте представим себе, какой поднялся вой в 1954 году на втором съезде писателей Карелии, когда Владимир Морозов прочитал эту самую «Собаку»! Ну что там, в той истории, особенного и страшного? Да ничего. Там, правда, есть одна такая строка: В собачьей жизни всякое бывает... А все властители - и писательские и не писательские - тогда очень встревожились и испугались. Да что там - испугались! Они буквально взбесились, они в этой поэме унюхали, учуяли подрыв основ... Сейчас смешно обо всем этом вспоминать, так как в поэме рассказывалась бесхитростная и трогательная история. После беседы о Владимире Морозове на телевидении одна петрозаводчанка сказала мне: «Как это так - в Петрозаводске нет ни одного места, улицы, которые носили бы имя Владимира Морозова?». Действительно, как это так? Ведь в Петрозаводске многое напоминает о Морозове. С улицы Анохина хорошо видны в глубине, во дворах, старые деревянные дома. В одном из них жил он с родителями. А где же раньше был Дом пионеров? Там в драматическом кружке, которым руководила Ония Ивановна Лапина, будущий поэт, наверно, впервые столкнулся с искусством. Больше вспоминаются не сами занятия литературного объединения, которым руководил Владимир Морозов, а то время, поздние вечера, когда мы расходились и, по-студенчески никуда не торопясь, говорили сразу обо всем на свете... Так мы бродили по городу и приближались к улице Анохина, где было наше университетское общежитие и где жил Морозов,- вот тогда он читал часто нам стихи почти неизвестных нам Дмитрия Кедрина и Ярослава Смелякова, особенно раннего Смелякова. Тогда же он прочитал кое-что из своего: недавно написанного «Глухаря» и отрывки из поэмы «Венера и Бригитта». Поэты поколения Владимира Морозова - Евгений Евтушенко и Роберт Рождественский - за последние лет тридцать изменились, а Морозов остался в нашей памяти все тем же двадцатишестилетним поэтом-юношей, каким ушел из жизни. Это покажется странным, но ранние вещи Р. Рождественского (стихи и, положим, поэма «Моя любовь») своим юным ригоризмом, бескомпромиссностью куда ближе к стихам и поэмам Владимира Морозова, чем к последним произведениям самого Рождественского. Речь идет не о стилевой похожести (ее-то как раз никогда не было), а о той полумальчишеской нравственной непримиримости, неуступчивости, какой дышат многие строки Морозовеа. Тот, кто в жизни не настоящий,- Настоящим в любви не будет!.. («Стихи о настоящем») Боясь промокнуть, простудиться, Ты на свиданье не пришла... («Просвета нет на горизонте...») Он нас всех угощал пирогами,- Мы не взяли его пирогов... («Парень свой») У Владимира Морозова царит атмосфера напряженного нравственного выбора. Над этой проблемой бьются и мальчишки, и пожилая женщина Анастасия Фомина из одноименных поэм. Томас Манн, говоря о ранней поре нашей жизни, о молодости, характеризует ее как «юношескую, прямолинейную, направленную вовне». Все эти компоненты встречаются в стихах и поэмах Морозова: и юношеская горячность, и нетерпимость, и прямолинейные безоглядные штурмы сложных нравственных вопросов. И еще одна грань этой проблемы. У Морозова повествовательностью отличаются не только большие жанры, поэмы, но и лирические стихотворения. И повествовательность не просто связана с юношеским нравственным максимализмом, но словно продиктована им: моральная требовательность понуждала поэта к рассмотрению случая из жизни и тем самым приводила к повествованию. Даже в таком, казалось бы, чисто лирическом стихотворении, как «Отправляется поезд..», есть свое повествование: Отправляется поезд, И кончается повесть О любви некороткой, О ее увяданье, О девчонке некроткой, О последнем свиданье... Владимир Морозов был безоглядно горячий, наивный, искренний, страстный человек и поэт, и его мир - при всех «мальчишеских» крайностях - притягивает к себе читателя. С Владимиром Морозовым познакомил меня юный поэт, а впоследствии журналист Сергей Штейнберг. Было это весной 1957 года в редакции «Комсомольца», где перед этим напечатали мою рецензию на первый сборник Морозова «Стихи о настоящем». Заметки эти я писал увлеченно, горячо, однако не забывал, конечно, что я студент-филолог и сделал какие-то там «важные» замечания. Но редакция газеты резко сократила положительную часть моего писания (они еще хорошо помнили официальный разгром морозовской «Собаки») и, таким образом, мои замечания заняли значительное место в небольшом газетном тексте. Я был этим весьма удручен: ведь то была одна из моих первых опубликованных работ. Я еще совсем не был закален и не знал, что такое газета... Знакомя нас, Сергей назвал меня автором той несчастной рецензии. - Старик,- сказал приветливо и открыто Морозов, стискивая мою ладонь,- старик, так о стихах не пишут... Это было так сказано и в этом крепыше было что-то такое, что мне не удалось обидеться. "Лицей" 1993 год № 5 | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |